ДВЕ ШАПКИ

   Вот Васька Грозный - он кто был? Бабки за юродивого держали, попы боялись,
менты стороной обходили, - да что говорить - колоритный, конечно, мужик,
но не более того. В войну, когда партизанил, - детей им пугали. "Фамилия, - он
объяснял, - обязывала!" В сорок шестом, не охолонув еще, шлепнул одного
хапугу-милиционера - прямо в отделение зашел и из люгера в упор. "На тебя, -
говорит, - гад, такая только управа." Памятуя боевые заслуги, впаяли ему
десятку, но он и в Коми не утих - открыл войну уголовникам, ну, а те просто -
уронили на Васю елку: жив остался, а ноги по самую сиделку отпилили.
   Назад в Старгород въехал он на каталке: борода лопатой, на груди, вечно
не застегнутой, вторая борода,  в ней иконка медная - за километр блестит
(по Сибирям шляясь, сумел он заучить Библию почти наизусть - как накатит,
прям кусками шпарил), и ватник, кажется, на любую погоду один; за спиной
рюкзачок, в руках деревяшки окованные: герой-инвалид - нога не болит, потому
как нету - гони за то монету.
   Сначала сидел около телеграфа - и его "Две шапки" окрестили: на голове
кепка, перед тележкой треух для копеечек - это летом, зимой - наоборот. После
стали гонять - не положено в стране побираться, так он к нам на "Электросилу"
перебрался. Сидит около проходной (не просил никогда - сами клали), кому
ласково скажет, кого языком зацепит, особливо если женщина - балагур был.
А бабки - особая статья - он с ними много якшался. Идет такая бабка в церковь
мимо завода, Васька подъедет да как гаркнет на всю улицу: "Радуйся, дочь моя
едомская, дойдет и до тебя чашка, ужо напьешься тогда допьяна и обнажишься!"
Что-то вроде того. Мы стоим в кустах с портвешком - с ног валимся, а бабка
на серьезе с ним так раскланяется, копеечку положит. И, что интересно,
в церковь вроде не ходил никогда, а проедет мимо - перекрестится обязательно.
Но попов все больше не любил.
   - Вась, а Вась, - начнут его подначивать, - икону продай.
   - Никак нельзя - хороший человек подарил.
   - Вась, а Вась, а чего ты икону носишь, Библию читаешь, а в церковь не ходишь?
   - Нельзя мне: попа увижу - прибью, а я и так грешен.
   - Чего ж так, Вась? - мужики уже в хохот.
   - Жадные стали, только деньги на уме.
   - Ты им что, завидуешь небось, сам миллион скопил?
   Ну он и сорвется, как пойдет матюгать - специалист по этой части был почище
старой цыганки, а нам и весело. Все нас "анчихристами" называл, но любил -
стакан чистый принесет, закуску какая есть - поделится, и сам, конечно, не
отказывался. Он только неправду не любил.
   Раз на вокзале углядел двух наших мужиков: поддавши - им море по колено,
а тут спецдилижанс выворачивает. Он их за руки: "Везите меня к такси, быстро!"
   - У нас, дядя Вася, денег нет.
   - Не вашего ума дело.
   Подвезли к стоянке. А там только один лихач и стоит, вечно он на вокзале
ошивается.
   - Заноси меня, ребята, назад!
   Занесли.
   Лихач на голос, конечно, берет - известный давила: "Куда вы мне вонючего
ложите - не повезу."
   Ну, дядя Вася ему: "Не спеши, сынок, нам недалеко - на ту сторону,
по Ломоносова."
   - Сказал, не повезу.
   - Я тебе хорошо заплачу.
   А все знали - кошелек у Грозного на поясе висел. Вот Вася руку в кошелек
запустил, вытащил целый ком денег: "Видал?" Лихач объявляет: "Тридцатка!"
   - Хорошо, хорошо, парень, только довези.
   Доехали. Мужики что - слезли, дядьку Васю вытягивают. Он к передной двери
подъехал - расплатиться. Поискал, поискал на поясе и говорит: "Слушай, сынок,
дай-ка мне спичек, я, кажется, на сиденье кошелек обронил."
   Таксист смекнул что к чему - по газам и уехал - сам решил кошелек поискать.
А он как на поясе висел, так висеть и остался. Весь город потом таксиста
подкалывал: "Ну как, нашел грознинский кошелек?"
   И бесстрашный был.
   Наш Главный утром никогда на машине не ездил, обязательно пешком -
демократию еще тогда насаждал. Вот они и повстречались как-то на мосту: Вася
Грозный катит, а Сам ему навстречу. Увидал инвалида - решил заботу проявить:
   - Кто таков будете, дедушка? Не нужно ли чего... - и осекся, иконку разглядел.
   А Вася Грозный как завопит: "Вспомни, господи, что над нами совершилось;
посмотри на поругание наше: добро наше перешло к чужим, дома наши -
инопланетяне забрали!" - ну и дальше - любимая у него пластинка, как выпьет -
все нам читал.
   У Главного сразу остекленение глаза: как услышал Васькин рев, отвернулся
и пошел командирским, но Грозный не отстает - катит да вопит: "Нас погоняют
в шею, мы работаем и не имеем отдыха!" Охрана опешила: народ кругом, а дед -
инвалид, неудобно как-то вязать, решили не замечать. Главный шаг убыстряет -
Васька не отстает. Охрана шипит уже, а он знай себе поливает: "Рабы
господствуют над нами, и некому избавить от руки их!" - весело ему. Так до
самого обкома и проводил. И ничего ему не было. А Главный, говорят, два дня
на машине ездил, но потом опять пешком стал ходить.
   Так же и попа нашего отбрил. Прислали откуда-то из столицы провинившегося
попа - толстый такой, что бочка, коса масляная. А Старгород для них в таком
деле - тупик - дальше не прыгнешь, выше не взлетишь. Вот он со скуки и пошел
бабок оббирать да водку пить с райкомовскими на катере. У нас ведь ничего не
утаишь. Дошло до Васи Грозного - отправился порядок наводить - беспорядка
мужик не терпел. Выждал его у церкви и при всем честном народе на рясу ему
харкнул и понес: "Сребролюбец ты, сукин сын..." Поп от неожиданности в землю
врос. А Васька Грозный ему: "Покайся, сыне, ибо жить тебе не долго осталось -
знай, пожрет тебе змей печень!" И как в воду глядел - поп через полгода
от цирроза загнулся прямо у доктора Вдовина на койке. Вот уж бабки
зашушукались. А если правду, так, может, он и чувствовал что - не одному попу
смерть напророчил, теперь же не зря про биополя эти говорят на каждом углу.
   Лечить - случалось, что лечил, но не каждого вылечивал. Вон, Костя
Терентьев, с пальцем к нему пришел - Грозный его в больницу погнал: "Руби
немедля - иначе месяц тебе сроку даю!" Костька испугался - так Грозный на три
дня и ошибся всего. Он этих гангрен-гноев навидался-нагляделся в Сибирях -
рассказывал. А бабку раз привезли зятья - сам видел - змея ее укусила. Нога
как тумба и синяя аж в черноту. Так Вася что-то тер-массировал - лимфу, видно,
перегонял, и через неделю спала опухоль - запрыгала бабка, что пуховая коза.
Если было - я того никак не отрицаю, как Грозный говорил: "Да - да, нет -
нет", у него таких присказок полным-полно было. Но взглядом никогда никого
не лечил, хотя взгляд у него вмиг как колун тяжелел. Раз, помню, пили пиво
в "Ветерке", залетный один развыступался: "Там я был, это видал...", так
Грозный выкатил: только поглядел на болтуна - его и сдуло. Глаза у него,
бывало, как бешеные, сверкают, а бывало, в одну точку глядит, не заметит
тебя - чудаковина, конечно, за ним водилась, только самая обыкновенная. Но
что могу сказать точно - после стакана никогда не плакался на судьбу, как
у нас водится, а видели бы, в какой он норе жил - бабка его пускала.
Так жил же!
   Вот так катался-катался, привыкли мы к нему.
   В один день (утром потом вспомнилось бабке, он сказал: "Зажился я, старая,
пора мне и на покой") проходили мимо двое с химии. Увидали шапку, а денег
в ней на бутылку было точно - первая смена как раз на завод прошла, отобрали.
Вася Грозный им вдогонку: "Козлы вонючие, где мои ноги!" Эти вернулись
и спрашивают:  "Кто здесь из нас козел, а, обрубок?" А он: "Ну не я же!"
Сунули заточкой в горло - и вся любовь.
   Хорошо еще, Людка Селиванова с электролитного видала - прибежала к нам
в ремонтный: "Ребята, дядю Васю зарезали!" Кто с чем был - с тем и побежал.
Догнали мы ласточек: один прямо на месте кончился, другой в больничке,
Грозный был бы жив - порадовался бы.
   Похоронили мы дядю Васю. Бабок море натекло - иконку его заказали Пашке
Смолину в нержавейку заделать и на крест. Ну, он и заделал капитально -
не оторвать будет, а с бабок стольник стребовал. Да не с бабок получилось -
от Грозного остались тысячи три, на них бабки и оградку, и камень соорудили.
Мы же и шабашили - с того свету дядька Вася нас опохмелил - уж мы ему как
своему старались. А бабки - что с них взять, совсем умом тронутые - лампадку
навесили, и потянулась их череда: всяко тут каются, поклоны бьют, иконку
зацеловали, а уж слухов, слухов - мол, юродивый старгородский исцеляет.
   Может, кому он послабление и делает: во-первых, медь чистая полезна - ион
ее отрицательный наше поле притормаживает, во-вторых, элемент самоуспокоения
не забудьте - сосредоточение на одной точке напряжение снимает - я книжки-то
читаю, интересуюсь этим делом, но лично нас он всегда от скуки исцелял.
Подкатит к нашим кустикам, всем приветы раздаст и возопит: "Ну, наливай,
анчихристово племя", и как-то сразу от присутствия его одного хорошело. Вот
похохочем-похохочем, а и задумаешься с его рассказов - как он в жизни повидал,
мало кто видел.
   Мы и теперь соберемся с мужиками, вспомним дядьку Васю, поднимем стакашок,
и кто-нибудь скажет: "Радуйся, дочь моя едомская, дойдет и до тебя чашка, уже
напьешься тогда допьяна и обнажишься!" И что это за дочка едомская, мы не
знаем, но смешно. Мы и смеемся, а после уж - выпиваем.